Он человек был, человек во всём...

25 июля — день памяти Владимира Высоцкого.

«Он человек был, человек во всём», — так отвечает Горацио шекспировский Гамлет, когда тот говорит, что его убитый отец был «краса-король». Гамлет – самая известная роль Высоцкого в театре. Именно «Гамлета» — без Гамлета, вместо него на сцене будет стоять стул, с накинутым на плечи свитером Высоцкого — будут играть в память о Высоцком в театре на Таганке после его смерти. Не знаю точно, правда это или легенда...

Высоцкого не стало 25 июля 1980-го. Для меня – очень личная дата. Накануне, 24-го, мне исполнилось восемнадцать, и этот мой день рождения закончился заигранной магнитофонной кассетой, с которой все равно прорывался полузатертый голос Высоцкого, хрипел про фатальные даты и цифры:

Дуэль не состоялась или — перенесена,
А в 33 распяли, но — не сильно,
А в 37 — не кровь, да что там кровь! — и седина
Испачкала виски не так обильно...

На утро оказалось, что концы поэтов действительно отодвинулись лишь на время, и что поэты по-прежнему «ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души»…

«Но я ведь тоже пишу...»

Высоцкого, пока он был жив, мало кто считал за поэта.

Рязанов в своем документальном фильме о Высоцком, снятом на излете 1980-х, в так называемые «годы перестройки», когда Высоцкий уже проходил везде под этим ярлыком Горацио – «краса-король», каясь, рассказал историю о том, как он собирался снимать фильм о французском поэте Сирано де Бержераке, том самом – с уродливым носом, растущим чуть ли не из середины лба. И как он хотел пригласить на главную роль Евтушенко, и сказал об этом Высоцкому, и Высоцкий ответил, что он сам очень хотел бы сыграть эту роль. На что Рязанов ему выдал:

— Понимаете, Володя, я хочу снять в этой роли настоящего поэта…

Высоцкого не могли не ранить эти слова, но он уже к тому времени слышал такие или подобные слова не в первый раз, а потому ответил Рязанову устало и просто:

— Но я ведь тоже пишу…

И умолк, наткнувшись на иронично-снисходительный взгляд режиссера.

И руки тянутся к перу, перо к бумаге...

Настоящими поэтами тогда, кроме Евтушенко, считались Долматовский и Межиров, Рождественский и Вознесенский… Их стихи, казалось столь отличные друг от друга и даже претендующие на открытие новых горизонтов в русской поэзии, были схожи в главном – они были неестественно придуманными, отдавали красивым, но холодным и мертвым мрамором склепа.

У Высоцкого стихи холодом и нежитью склепа не отдавали, потому что он свои стихи проживал. Он писал их не как перечисленные выше его великие современники – ровно по восемь часов в день, с перерывом на обед с 14.00 до 15.00, и потому что надо, чтобы ни дня без строчки. Он писал, когда писалось, когда руки тянулись к перу, а перо к обрывкам бумаги.

Его стихи были не лубяными, а нутряными, и писались не чернилами, а собственной кровью. Потому-то они так непринужденны и свободны, потому-то в них есть та всемирная отзывчивость русского человека, русского по духу, о которой говорил Достоевский в своей знаменитой речи на открытии памятника другому русскому поэту в Москве на Тверском бульваре. И, думаю, что и у Пушкина в его время, прочитав как небо тихо, недвижим воздух, ночь лимоном и лавром пахнет, или как:

Ночной зефир
Струит эфир
Шумит
Бежит
Гвадалквивир,

тоже могли поинтересоваться — не испанский ли он гранд, а услышав:

Мужайся ж, презирай обман,
Стезею правды гордо следуй,
Люби сирот и мой Коран
Дрожащей твари проповедуй,

спросить – не мусульманин ли он; как спрашивали Высоцкого на его концертах, ставя знак «равно» между ним и героями его песен, не плавал ли он, не летал ли, не ходил ли в горы, и — чаще всего – не сидел ли… Настолько его поэтические иллюзии, его «как будто по правде», трогало и цепляло тех, для кого это было по правде на самом деле.

— Дрожишь ты, Дон Гуан! — Я? Нет!

А может, у него так получалось, потому что он был актером? Я помню и его Жеглова, и его арапа Петра Великого, и его роли в «Интервенции», в «Служили два товарища», в «Плохом хорошем человеке», в «Коротких встречах», но лучшей в кино считаю его последнюю роль, в «Маленьких трагедиях» у Швейцера, роль Дон Гуана, где он, понимая, что обречен на поражение, все равно бросает вызов судьбе… Может, как раз отсюда и растут ноги у всех этих моих сближений его с Пушкиным?

Многие считали его певцом, хотя на самом деле петь он не умел. Он хрипел свои песни, он их рычал, мычал и ныл – тянул на пределе полугласные «рррррр-р-р», «мммммм-м-м» и «нннннн-н-н», рвался из всех своих жил и сухожилий, выматываясь сам и выматывая душу из всех, кто его слушал, будь то трагический напряг:

Взял у отца на станции погоны, словно цацки я
А из эвакуации толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
не дождавшиеся — отревели...

или лирическое раздумчивое:

За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги.

Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним...

Высоцкий не был «краса король», он человек был, человек во всем. Потому и провалились перестроечные попытки сделать из него икону и постперестроечные – превратить его в законченного алкоголика и наркомана. Эти его «образы» также мало похожи на реального Высоцкого, как и памятник на его могиле на Ваганьковском. Тот самый, про который, не помню кто, но очень верно сказал: «Володя наш, такой неузнаваемый…»

А Пушкин, наверное, тем, кто малевал подобные «образы», ответил бы так: «Он низок, но не как вы. Он низок, но не по-вашему». Потому что он, хоть и бывало, как и вы, тоже барахтался в грязи, но, в отличие от вас, ещё и смотрел на звезды, ещё и видел небо в алмазах…

Мне меньше полувека — сорок с лишним, —
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне будет чем ответить перед Ним…

Эти строки он написал Марине Влади 11 июня 1980-го, за полтора месяца до смерти.
Дальнейшее — молчание.

Олег ШАМРИЦКИЙ

Здесь смотрите пост Сергея ТРИКАЧЕВА о Владимире Высоцком — https://literny.ru/amarkord/pamyati-vysotskogo