Так начинается стихотворение Александра Блока, написанное им в первые годы покорения воздушных стихий не на родных им воздушных шарах, а на тяжелых и чуждых аэропланах.
Летун отпущен на свободу.
Качнув две лопасти свои,
Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи.
Его винты поют, как струны...
Смотри: недрогнувший пилот
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет...
Уж в вышине недостижимой
Сияет двигателя медь...
Там, еле слышный и незримый,
Пропеллер продолжает петь...
Потом — напрасно ищет око:
На небе не найдешь следа:
В бинокле, вскинутом высоко,
Лишь воздух — ясный, как вода...
А здесь, в колеблющемся зное,
В курящейся над лугом мгле,
Ангары, люди, все земное —
Как бы придавлено к земле...
Но снова в золотом тумане
Как будто неземной аккорд...
Он близок, миг рукоплесканий
И жалкий мировой рекорд!
Все ниже спуск винтообразный,
Все круче лопастей извив,
И вдруг... нелепый, безобразный
В однообразьи перерыв...
И зверь с умолкшими винтами
Повис пугающим углом...
Ищи отцветшими глазами
Опоры в воздухе... пустом!
Уж поздно: на траве равнины
Крыла измятая дуга...
В сплетеньи проволок машины
Рука — мертвее рычага...
Зачем ты в небе был, отважный,
В свой первый и последний раз?
Чтоб львице светской и продажной
Поднять к тебе фиалки глаз?
Или восторг самозабвенья
Губительный изведал ты,
Безумно возалкал паденья
И сам остановил винты?
Иль отравил твой мозг несчастный
Грядущих войн ужасный вид:
Ночной летун, во мгле ненастной
Земле несущий динамит?
Вот они — первые русские авиаторы, летуны по-блоковски. Тот, что слева — Василий Янченко. О нем напишу отдельно. И не только потому, что он — второй среди русских авиаторов по числу сбитых вражеских самолетов в Первой мировой войне. А ещё и потому, что он родной дядя нашей основательницы Дома-музея П.И Чайковского в Алапаевске Веры Борисовны Городилиной. Вот так причудливо переплетаются судьбы и тасуется колода.
А потом появились уже песни про авиаторов. Сначала «Авиамарш» и «Первым делом самолеты» — мажорные и безбашенные в своей самоуверенности.
АВИАМАРШ.
НЕБЕСНЫЙ ТИХОХОД.
Позднее «Туман» из усталой и приземленной «Хроники пикирующего бомбардировщика», где авиация больше сродни земле, чем небу, и так похожа на пехоту Михаила Кульчицкого.
Война — совсем не фейерверк,
а просто — трудная работа,
когда,
черна от пота,
вверх
скользит по пахоте пехота...
Эти стихи он написал 26 декабря 1942 года. Жить ему оставалось ещё всего 24 дня — 19 января 1943 года командир миномётного взвода младший лейтенант Михаил Кульчицкий погиб в бою под селом Трембачёво Луганской области...
ТУМАН.
Потом Леонид Быков уберет из «Хроники пикирующего бомбардировщика» этих «воздушных рабочих войны» и получатся "В бой идут одни «старики».
Года три, может, четыре назад услышал песню Олега Медведева «Карлсоны». Это не про наших летчиков. Но почему-то зацепила меня не меньше, чем «Туман». Может быть, своей непреодолимой роковой предопределенностью.
КАРЛСОНЫ.
Ну, и всегда со мной, с тех пор, как услышал, был «Як-истребитель» Высоцкого.
Я — «ЯК»-ИСТРЕБИТЕЛЬ.
Мир вашему дому!
Олег ШАМРИЦКИЙ
Ассоциация при слове "Летун " несколько другая. Не в упрек Блоку, а просто так по рассуждению. Это слово для поколения родившегося вплоть до 1960-х годов означало некую легковесность... В паспортах, которые были серо-зеленого цвета, на последних страницах были отметки места работы. Просто взяв в руки тот советский паспорт, можно было узнать трудовую биография владельца документа. Количество записей и определяло применение термина «летун». Если их много, то и отношение к работнику, особенно по приему на работу, было настороженное. «Сегодня здесь, завтра там! Летун!»
Вместе с этим и применялось выражение «кадровый рабочий», то есть много лет отработавший на одном месте и имевший малое количество записей. Я помню, что в паспорте моего отца были всего одна или две записи. Примерно «Алапаевский металлургический завод», 1941 год и, возможно, позднее «Алапаевский металлургический комбинат» Ну как-то вселяли эти записи уважение к владельцу, много лет отдававшему свой труд одному предприятию.
Среди пилотов и лётчиков это выражение редко имело хождение, скорее определяло принадлежность к летному составу со стороны гражданского населения. При сокращении Военно-Воздушных Сил в начале 1960-х, при Хрущеве, много летчиков стали пилотами Гражданской Авиации. Влившиеся в ряды гражданских, они растворились в общей массе авиаторов. Хорошо помню одного деда, который работал в аэродромной службе, немногословный и сдержанный. Ходила легенда, что в войну был представлен к званию Героя Советского Союза, но за недостойное поведение разжалован и уволен из армии. Бывший военный летчик, другого поколения, будучи навеселе, всегда задавал молодым один и тот же вопрос: «А чем отличается лётчик, от пилота?». И, видя их удивленные лица, проговаривал: «Лётчик летает, а пилот — работает», и в противоречие себе добавлял: "Летают только птички, остальные «пашут!».
Сергей, Блок написал эти стихи, когда первые летательные аппараты тяжелее воздуха только-только научились отрываться от земли. Слов «авиация», «авиатор» ещё просто не было. Хотя нет — «аэроплан» уже был. Но хотелось создавать новые русские слова от глагола «летать» — «самолет», «лётчик». Блок создал своё авторское — «летун».
«Летуны» в советском смысле этого слова, с отрицательной, как говорят филологи, семантикой появятся только при социализме. При капитализме летунов не было и нет, потому что при капитализме привязанность чему-то одному — к одному месту жительства, к одному предприятию, считается недостатком, говорят, что у человека не хватает мобильности, и считают это отрицательной чертой, поскольку отсутствие мобильности косвенно говорит о том, что человек плохо восприимчив к любым переменам, а значит, и слабо генерирует какие-то новые идеи. Такая вот разница в ментальности.
Я человек от авиации далекий, но блоковский летун мне нравится. В блоковских стихах у летуна есть и стремление к неизведанному, и готовность ради внутренней свободы брать на себя риски, даже очень высокие, ценою в жизнь. Поэтому, «летун» — замечательное слово, в блоковском, конечно, смысле.